Книга 3. Между двух революций - Страница 109

109

Поэтому — припоминаю: на этой же лекции вслед за встречей с Э. К. произошла неожиданная моя встреча и с Асей Тургеневой, жившей в Брюсселе и появившейся тоже внезапно в Москве; в будущем моем разрыве с Э. К. она играла роль разъединительницы; Метнер видел в моем отношении к ней выявление темы, враждебной ему, — темы себя изжившей культуры, мне гибельной-де; это высказал он ей в глаза (с максимальным признанием ее крупности):

— «Вы — источник разрыва меж мной и Б. Н.».

Встреча с Асей в тот вечер не зацепилася за сознание; а встреча с Метнером переполнила радостью; начались посещения Гнездниковского переулка, где остановились супруги Метнеры; с этого времени я бегу в Гнездниковский, свободное время деля между Метнерами и д'Альгеймами; квартира Метнеров глядела окнами в окна квартиры д'Альгеймов (он жил против них).

Тогдашние культурники-москвичи делились резко на немцев и на французов; д'Альгеймы являлися центром французских традиций культуры; дом Метнеров — центр удобрения хаотических москвичей германизмом; дружба с д'Альгеймами, с Метнерами — разрывала даже географически; бывало: бежишь в Гнездниковский к д'Альгеймам; нет дома, — перебегаешь дорогу и застаешь дома Метнера; он тебе в уши — Новалисом, Гельдерлином, Рихардом Вагнером, Зиммелем и Христиансеном; бежишь — к Метнеру: дома нет; перебегаешь дорогу — к д'Альгеймам; и он тебе в уши — Корнелем и Ламартином, Вилье де Лиль-Аданом и Франсуа Вийоном. Поздней с А. Тургеневой сблизился я у д'Альгеймов — в комнате, которая окнами глядела на Метнеров: сближение это пугало Метнера; позднее в квартире Метнеров я впервые начал подозревать: А. М. Метнер (супруга брата) способна наши недоразумения с Э. К. обострить до не знаю чего; А. Тургенева ей не верила; а та ее ненавидела.

Это вскрылось через восемь лет; а пока в ряде месяцев ярко справляли мы с Метнером встречу в десятках интимных бесед и вдвоем, и втроем (вместе с Эллисом), и вчетвером (Метнер, Эллис, Петровский и я); были буйные, искристые застольные речи; Э. К., я и Эллис бросали друг в друга каскады сквозных афоризмов, втягивая в эти игры «папашу» Э. К., композитора-брата; и многочисленное семейство за «Bier» нам внимало; являлися к ужину — Гедике, Гольденвейзер и Конюс.

Метнер — общительный и любопытный, вошел очень быстро в круг наших друзей, появляясь в «Эстетике», в философском кружке, у д'Альгеймов, у Эллиса, у Соловьева, ни с кем не сливаясь и даже всем противопоставляя себя, верней, — миссию: приобщать к руслам индогерманской культуры; он миссию эту таил; но она из него выпирала; от чистого сердца старался со мной он сойтись, проникая во все закоулки сознанья с прекрасною целью — меня поддержать, укрепить и взбодрить; одновременно: с большим трудолюбием строил карьеру он брата; как брата, старался поставить меня на увиденный им пьедестал; в упорстве нас видеть такими, какими поволил он нас, было много и от деспотизма, — порою; он силился видеть себя дирижером стремлений друзей, становяся порой… командором, что значило: он выделывал из нас немцев, придуманных им; таких немцев я и не встретил в Германии; «немец» Метнера взят был из Веймара эпохи Гете; германо-русские фантазии Метнера были разбиты войной; и он стал обитателем ему чуждой Швейцарии.

Этот властный порыв его дружбы порой отзывался нажимом на волю; и появлялась невольная задержь, которая в нем вызывала приемы разведки по отношению к моему душевному миру, вполне инстинктивные; между течениями московской жизни он балансировал, уравновешивая кружки кружками; в таком отделеньи себя ото всех думал он уберечься от и его разъедавшего московского «хаоса»; он был слишком «москвич», несмотря ни на что; и, спасаясь от хаоса, баррикадировался Чемберленами, Зиммелями, не понимая: последние — вовсе не «немцы» его, а скорей представители той глубокомысленной тусклости, из-под которой уже осаждалися: в Чемберлене — фашизм, а в Зиммеле — метафизика; Метнер не был империалистом, конечно; но он, гипертрофировавши арийство, проявлял культурное высокомерие ко всему неарийскому; в ахиллесову пяту его укусывало мещанство; этот «немецкий» русский был подобен «русско-французу» д'Альгейму; а все, исходящее из «Дома песни», считал для меня и для Коли, брата, — отравой.

Сквозь радость свидания все это встало в нем: с первых же встреч. Он прекрасно мне скрасил темнейшие годы и укрепил мое мужество, как Гершензон; только форма поддержки иная была; Гершензон говорил: «Да наплюйте на все: затворитесь, сидите, пишите и даже ко мне не ходите!» А Метнер в квартире своей разводил просто кузни какие-то, собирая всех «гномов» Германии (Зиммелей,

Риккертов, Гансликов) ковать мечи для друзей его; он говорил как бы мне: «Только этим мечом вы пронзите дракона, освободите Брунгильду и станете Зигфридом» [Зигфрид освободил Брунгильду, убив стерегущего ее дракона; Брунгильда в символике Метнера — будущая культура России].

Эти речи бодрили меня — до момента совместной работы с ним, воспринимаясь застольной песней; Метнер был невероятно талантлив в веденьи ее (но лишь в тесном кругу): а оставшись один, он — раздваивался, грустно жалуясь, что — бездарен; видя нас, — преображался он в жизнерадостного в высшем смысле; и делался необходимым — мне, Морозовой, Эллису, скольким.

Скоро дом Метнеров стал ярким центром; и в нем Э. К. властвовал; он изменился за годы, в которые мы не видались; куда делись эти длинные волосы? Лысина — в четких буграх придавала лицу выраженье упорства; когда-то зеленоватые глаза стали твердыми глазками; зыбкая, мягкая очень улыбка — обернулась сатирической, выжидательной, готовой лопнуть в отчаянный хохот иль вовсе исчезнуть в зажатых, упорных губах; и тогда — раздувалися ноздри; морщина внезапная перерезала напруженный лоб; исчезла и эластичность в пружинных движеньях, сменясь четкой силой выкидываемых ног иль — рубящей руки с карандашиком; другая рука, подлетев выше талии, схватывалась за бок; он, откинувшись, с крикливой надсадой доказывал: музыкальная критика Каратыгина должна быть вырвана с корнем; и вдруг принимался метаться меж стен и с задохом выкрикивать прямо бреды о том, что культуры — в огне; глазами — под ноги, рукой — в потолок; было ясно: фанатик!

109