Книга 3. Между двух революций - Страница 160

160

(23) Ундиночка и ее дядя Струй — герои стихотворной повести В. А. Жуковского «Ундина» (1836), представляющей собой поэтическую переработку одноименной немецкой сказки (1811) Фридриха де Ла Мотт Фуке.

(24) Намек на балладу В. А. Жуковского «Эолова арфа» (1814).

(25) Ошибочное указание (ср. выше, примеч. 10); летом 1896 г. Белый путешествовал с матерью за границу, а затем жил в санатории д-ра Ограновича (близ Звенигорода).

(26) У А. Г. Коваленской было шестеро детей: трое сыновей — Михаил (умерший в юности), Николай и Виктор и трое дочерей — Александра (в замужестве Марконет), Наталья (в замужестве Дементьева) и Ольга (в замужестве Соловьева). Подробнее о А. Г. Коваленской см. в воспоминаниях М. А. Бекетовой «Шахматове. Семейная хроника» (Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 3, с. 716–718) и в ее письме к Андрею Белому от 24 января 1931 г. (Александр Блок. Исследования и материалы. Л., 1987, с. 251–259).

(27) Сказка «Мир в тростинке» напечатана в кн.: Коваленская А. Рассказы и сказки для детей. СПб., 1885, с. 236–247. См. также ее книги: Новые рассказы и сказки для детей. СПб., 1885; Семь новых сказок. СПб., 1864; Народные рассказы. М., 1876; и др. Книги Коваленской многократно переиздавались.

(28) «Падаль» — стихотворение Ш. Бодлера из его книги «Цветы Зла» (1857).

(29) Ср.: «На рубеже двух столетий», гл. 4, примеч. 181.

(30) Тетка С. М. Соловьева, страдавшая душевным расстройством, — Александра Михайловна Марконет. О ней см.: Александр Блок. Исследования и материалы, с. 252, 257.

(31) Цитируется баллада Томского («Однажды в Версале, „аu jeu de la Reine“ // „Venus moscovite“ проигралась дотла» — и т. д.) из оперы П. И. Чайковского «Пиковая дама» (действие I, картина 1-я; либретто М. И. Чайковского).

(32) Ср. об А. Г. Коваленской в воспоминаниях М. А. Бекетовой: «Муж ее несколько лет сряду занимал выдающийся пост председателя казенной палаты в Тифлисе и Ставрополе. Живя в Тифлисе, Ал<ексан>дра Григ<орьевна> блистала на балах наместника Кавказа князя Воронцова и вообще играла заметную роль в тамошнем обществе. Это и было, вероятно, лучшее время ее жизни» (Литературное наследство, т. 92. Александр Блок. Новые материалы и исследования, кн. 3, с. 717).

(33) Эти сведения сообщила Белому М. А. Бекетова в письме от 24 января 1931 г.: «Я видела М И(льича) в качестве захудалого мужа своей интересной жены — всегда в халате, грязноватого, последняя спица в колеснице. С ним были холодны и презрительны (жена)» (Александр Блок. Исследования и материалы, с. 253).

(34) Слова Смердякова, вынесенные в заглавие одной из глав романа Ф. М. Достоевского «Братья Карамазовы» (ч. 2, кн. 5, гл. VII).

(35) Имеется в виду книга: Эрн В. Григорий Саввич Сковорода. Жизнь и учение. М., 1912. Дед мужа А. Г. Коваленской, М. И. Коваленского, Михаил Иванович Ковалинский, деятель екатерининской эпохи, был любимым учеником и другом Сковороды, автором «Жития Григория Сковороды» — основного источника сведений о жизни и личности философа. См: Сочинения Григория Саввича Сковороды, собранные и редактированные проф. Д. И. Багалеем. Харьков, 1894, (отд. I), с. 1–40.

(36) Елизавета Григорьевна Бекетова (урожд. Карелина), бабушка Блока, вышла замуж за Андрея Николаевича Бекетова в 1854 г.

(37) Bouton d'or (фp.) — лютик.

(38) Так Белый обозначает Н. И. Петровскую.

(39) В 1905 г. Белый жил в Дедове в мае — первой половине июня, а также в последней декаде августа.

(40) Романс Лизы и Полины в «Пиковой даме» Чайковского (действие I, картина 2-я) на текст В. А. Жуковского (фрагмент из элегии «Вечер», 1806).

(41) Заключительные строки эпиграфа к гл. I повести «Пиковая дама» (1833), написанного самим Пушкиным.

(42) В письме к В. Я. Брюсову из Дедова от 26 мая 1905 г. С. М. Соловьев сообщал о работе Белого над этим произведением: «Б. Н. пишет <…> романтическую поэму стихом „Рустема и Зораба“» (ГВЛ, ф. 386, карт. 103, ед. хр. 23; «Рустем и Зораб» — поэма В. А. Жуковского). В «Списке пропавших или уничтоженных автором рукописей» Белый указывает: «Две песни поэмы „Дитя-Солнце“, обнимавшие более 2000 стихов (ямбы, белый стих, написанный неравностопными строками); поэма должна была заключать 3 песни; третья песнь была не написана; в свое время поэма читалась С. М. Соловьеву и А. А. Блоку» (ГПБ, ф. 60, ед. хр. 31). В автобиографическом письме к Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г. Белый отмечал: «…поэма „Дитя-Солнце“, писанная в июне 1905 г., — насквозь золото, насквозь — лазурь: по приему, по краскам» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18). Об этом произведении см.: Бугаева К., Петровский А., (Пинес Д.). Литературное наследство Андрея Белого. — В кн.: Литературное наследство, т. 27–28. М., 1937, с. 580.

(43) Ср. интерпретацию сюжета поэмы в письме Белого к Иванову-Разумнику от 1–3 марта 1927 г.: «…за первой-второй редакцией 4-ой Симфонии последует поэма „Дитя-Солнце“, в которой „дитя-Солнце“ должно было повиснуть где-то над миром не евангельским Логосом, а риккертовским Логосом и которого отец, лейтенант „Тромпетер“, есть нарочито опереточная фигура, а пророк которого, выведенный в поэме, — есть базельский профессор Ницше» (ЦГАЛИ, ф. 1782, оп. 1, ед. хр. 18). Дополнительные сведения об этом утраченном произведении Белого сообщает Э. К. Метнер в заметках мемуарного характера «Биближь»: «Вспоминаю, как 12 лет тому назад (в 1906 г.) мы сидели тесным кружком в очаровательной маленькой столовой с обложенными деревом стенами старинного дома губернского правления у одного чиновного лица и нечиновного мыслителя досточтимого) Гр. Ал. Рач(инского). А(ндрей) Б(елый) читал свое новое произведение, рукопись которого он впоследствии безвозвратно утерял. Странное то было произведение и в формальном, и в идейном отношении. Не то проза — не то стихи, не то ирония — не то панегирик, не то философия — не то роман. Словом, самое что ни на есть романтическое изо всего, написанного А. Б(ел)ым. Участвовал там и Ницше с красным портфелем. Один только этот портфель и сохранился у меня в памяти от образа базельского профессора. <…> Если этот портфель я воспринимал как художественно несколько раздражающее меня импрессионистическое пятно, то другой сохранившийся в моей памяти момент из этого произведения никак не хотел уложиться в моем воспринимающем аппарате; видя, как его, одобрительно попыхивая папиросой, вбирал в себя наш почтенный хозяин, я приуныл, сказав себе: ну и глуп же ты, батюшка, и глуп, и несведущ; дело же заключалось в следующем: А(ндрей) Б(елый) в этом философско… должно быть… — экспрессионистическом (хотя экспрессионизма тогда еще не было) моменте ни больше ни меньше как дурачил Шеллинга <…>. Аи да Боря, куда загнул — восторгал(ся) нечиновный мыслитель! Этот случай особенно врезался в моей памяти потому, что с ним соединился тогда, конечно, подавленный внутренний протест против такого загиба» (ГБЛ, ф. 167, карт. 15, ед. хр. 1, л. 24–24 об.).

160